15 ноября 2017, 9:57 · Просмотров: 9 522 · Теги: Ирина Пегова · Версия для печати

О том, как важна атмосфера на съемочной площадке, а также о своей любви к опере и нелюбви к репетициям Ирина Пегова рассказала OK!

Ирина Пегова — одна из ведущих актрис МХТ имени Антона Павловича Чехова. Однако на премии ОК! AWARDS «Больше чем звёзды» она представлена в номинации «Главный герой. Телефильм» — за роль суровой, но справедливой фронтовички Галины в сериале «Комиссарша».

— В этом году новый сезон в МХТ открывался комедией «Мужья и жёны», и вы привели на нее свою одиннадцатилетнюю дочку Таню. Вам не кажется, что это все-таки спектакль для взрослых?

— Ну, не детский.

— Вы таким образом воспитываете у дочери вкус?

— Как его воспитаешь? Просто стараюсь водить ее в театр. Во-первых, в оперу и на балет. Потому что сама люблю. Мне нравится музыка, в этих артистах я вижу то, чего сама не умею, и меня их работа восхищает. Таня пока сопротивляется, не очень любит эти жанры. Балет еще куда ни шло. А опера — особенно если на иностранном языке, когда она не успевает читать титры, — совсем сложно. Поэтому, прежде чем пойти в театр, она всегда спрашивает: «А там говорить будут?» Если это драматический спектакль, идет уже с удовольствием.

— А вам самой в детстве нравилась опера?

— Если бы в Выксе — городе, где я родилась, был оперный театр... Но его там не было. А когда, не дай бог, оперу или балет или драматический спектакль показывали по телевизору, я тут же переключала канал. И правильно делала. Потому что это было самое скучное зрелище на свете.

В театр нужно ходить. Нельзя по телевизору смотреть спектакли. Исключение — онлайн-трансляции западных постановок. На них я хожу.

— В каком возрасте вы в первый раз попали в театр, помните?

— В семнадцать лет, когда поступила в Нижегородское театральное училище.

— И какое было впечатление?

— Я влюбилась в театр не с первого раза. Но потом по восемь-девять раз пересмотрела все спектакли своего мастера Василия Богомазова в Нижегородском театре драмы. А мои любимые — «Калигулу» и «Ромео и Джульетту» — могла смотреть бесконечно. Я недавно виделась с Александром Панкратовым-Чёрным, он тоже учился в Нижнем Новгороде, и он сказал, что в этом году у училища 100-летний юбилей и надо бы что-то придумать.

— Поедете?

— Если получится по времени.

— Вы, в отличие от ваших героинь, не очень-то открытый человек?

— Я в жизни не очень люблю разговаривать. По нескольку дней могу молчать, просто потому, что не хочется говорить. Я либо молчу, либо смеюсь. Вот сейчас мы с дочкой, пока ехали, разговаривали на каком-то тарабарском языке, который только что придумали, и смеялись как сумасшедшие. Потом начали на этом языке песни петь. Мои мама и бабушка, когда от нас, детей, шифровались — обсуждали какие-то секреты или проблемы, — тоже придумывали свой язык. Допустим, после каждого слога вставляли «пи» или любой другой слог: «Я-пи-те-пи-бя-пи-лю-пи-блю-пи». И говорили это со скоростью света, чтобы мы не поняли. Мы в детстве в это тоже играли. Я до сих пор могу так говорить, только не так быстро, как они.

— Это как же должен мозг работать?

— Да, представляете! И надо делать это очень естественно, не задумываясь.

— Да это не только в тарабарском языке. В актерском деле тоже важно играть естественно, не задумываясь, тогда и зрителю смотреть легко. Я вот на одном дыхании посмотрела весь первый сезон «Комиссарши».

Было бы еще больше времени на съемку — хотя бы плюс один день на серию, — получилось бы лучше! Некоторые сложнейшие сцены снимали с одного дубля. Не было времени даже на второй дубль: свет уходил, а впереди еще две сцены... У меня к самой себе очень много вопросов и претензий.

— Каких, например?

— Я в жизни очень суетливая, делаю много телодвижений, всё время куда-то несусь. А Комиссарша... я хотела, чтобы она говорила очень тихо, размеренно и спокойно. Она абсолютно уверена в себе. Это у меня не совсем получилось. И еще было сложно с папиросами. Я этого не умею, и даже мне, человеку, который никогда не курил, сразу видно, что это детский сад. За это стыдно.

— Ира, вам так не нравился образ многострадальной русской женщины, с которым вас ассоциировали после «Вареньки», что вы создали другой — тоже очень наш, русский. И тоже с непростой биографией.

— Дело, мне кажется, во времени. Если бы это было сейчас, то, может быть, всё было бы по-другому. А тогда шла война и женщинам было не до личной жизни. Большинство хотело одного — победы в войне. Моя героиня не то что не любит мужчин, она не доверяет им. Она настолько обижена, настолько ранена своим единственным мужчиной, собственно, отцом ее сына, который просто насиловал ее... Она говорит: «Я думала, всегда так происходит» — и при этом продолжает его ждать. Я сама родилась в советское время и знаю, что есть такие истории. Это трагедия огромного числа женщин, живших во времена Советского Союза, для которых секс был исполнением супружеского долга. А для многих это было как наказание. Я разговаривала с женщинами старшего поколения на эту тему. Они вообще не знали, как это происходит.

Моя бабушка рожала семь раз, и только в пятьдесят лет ей объяснили, что, оказывается, можно сделать так, чтобы не было детей. Были случаи, когда женщины во время секса испытывали адскую боль и при этом считали, что так и должно быть. Ни о каком удовольствии или желании, понятно, речи не шло. В столицах — Москве и Ленинграде — еще были какие-то врачи, было у кого спросить, а в деревне — один врач, который лечит и баб, и коров.

— Романтик или «настоящий мужчина»? Вам какой типаж ближе?

— Не в типаже дело. Иногда достаточно одной харизмы или таланта, чтобы влюбиться.

— Вы вообще влюбчивая?

— Нет.

-Как играть любовь, если ничего не чувствуешь? По памяти?

— Всегда надо идти от партнера, с которым играешь, быть им очарованной. Как бы ты ни подкладывал влюбленность к какому-то реальному человеку, ничего не получится, если ты не будешь смотреть и видеть глаза, руки, волосы своего партнера.

Ким Бэсинджер и Микки Рурк терпеть друг друга не могли, и во время съемок эротической мелодрамы «9 1/2 недель» на площадку поднимались в разных лифтах. И Лина Хиди с Джеромом Флинном в «Игре престолов» никогда не появляются в одном кадре.

Если вдруг кто-то тебя не любит на площадке, кто угодно, «светик» или партнер, это ад. Я не могу так работать. Я должна работать в легкой, веселой, расслабленной атмосфере, когда все друг другу открыты. Мне это нужно, чтобы почувствовать свободу и перестать стесняться. Вначале, пока я сама себе еще не до конца верю и вижу, что я играю, я всегда очень стесняюсь. Кажется, что все это видят, и получается не очень. А через два дня уже всё нормально.

Вот зимой я снималась в «Акушерке», играла главврача и вначале не верила в эту ситуацию — я же не умею оперировать или роды принимать! Конечно, я посмотрела миллион всяких видео, меня учили, объясняли, как и что. Но я всё равно знаю, что это понарошку.

— Со стороны всё выглядит очень правдоподобно. Что спасает — монтаж или вы в какой-то момент все-таки начинаете верить?

— Помогало то, что ребенок настоящий. Нам же детей настоящих давали. Один пятидневный снимался. И конечно, когда ты держишь эту малявку на руках, то ничего играть не надо. Потому что перед тобой — вот он, родился маленький червячок. (смеется)

— Где вы взяли пятидневного ребенка?

— Мамочки приходят по объявлению.

— А вы бы своего дали?

— Нет, конечно! Вот дают мне ребенка в руки, а вдруг я психопатка, могу его забыть где-нибудь или уронить. Тем более когда я не просто взяла его подержать. Я же играю сцену. Может, я вообще «в зажиме» неадекватная.

— У вас много театральных наград, а в кино только «Золотой орёл» и «Окно в Европу» за «Прогулку».

— Так у меня и ролей в кино немного. В основном сериалы.

— Как думаете, почему так?

— В принципе вопрос не ко мне. Но у меня есть свои версии ответа. Одна из них: сейчас время молодых героев.

— Вроде, наоборот, в тренде взрослые женщины. На подиумах опять Клаудиа Шиффер и Наоми Кэмпбелл. В кино — Изабель Юппер и Мерил Стрип. Не говоря уже о жене французского президента, которая старше его на двадцать пять лет.

— Но я же совершенно другая! Я не Кейт Бланшетт, не Шарлиз Терон и тем более не Клаудиа Шиффер. Это я на дне рождения Олега Павловича Табакова пела частушку «Опа-опа, Америка-Европа, я хочу играть Джульетту, но мешает опа». Ну не берут меня в то кино, которое я хочу, значит, время для моей героини еще не пришло. Или я не готова к этому. Или кто-то еще не готов к тому, чтобы я это сыграла.

— Успех «Комиссарши» доказывает как раз обратное.

— Я была три раза на пробах «Комиссарши» и даже не верила, что могу пройти, хотя очень хотела эту роль. Но я не переживаю. У меня же есть театр, сцена. Там мне есть где разгуляться.

— Вам одинаково хорошо на театральной сцене и на съемочной площадке?

— Одинаково. Но в театре страшнее. Хотя я очень люблю играть на сцене, я боюсь репетиционного периода, когда не знаю, с чего начать, и кажется, что вообще ничего не получится. Вот когда я уже войду в ритм через какое-то время — через две недели, через месяц, а может, вообще через два месяца... Когда выучу текст.

— Как в анекдоте — учите матчасть.

— Я учу текст ногами. Раньше был долгий застольный репетиционный период, а сейчас многие режиссеры требуют знания текста с первой репетиции. Конечно, я стараюсь, но, по сути, мне это только мешает. Я, наоборот, люблю сначала поискать, а потом раз — и всё запоминается само собой. У актеров есть такое понятие «Репетиции — любовь моя». Безусловно, это любовь моя. Но вот у меня она наступает, когда я что-то уже нащупаю в роли.

Может быть, поэтому я стала любить пробы в кино. Раньше я их боялась, а потом поняла, что как раз на пробах ты находишь общий язык с режиссером и оператором и справляешься с дискомфортом, который бывает вначале на площадке.

— Это видно только вам, а зрители верят и хитрой Оле из «Прогулки», и теперь вот Комиссарше. Кто из них больше вы?

— Не та и не другая. И та и другая. И потом, времени-то сколько со съемок «Прогулки» прошло?

— Четырнадцать лет. А кажется, как будто два разных человека. В каком возрасте вам было лучше всего?

— Хорошо было в самой молодости. Скажем, время учебы в институте и сразу после — это понятно. И совсем недавно, в тридцать три года, стало снова хорошо.

— А что такого случилось в тридцать три?

— Свобода. Я как будто проснулась — стала по-другому на себя смотреть, стала жить как я хочу, есть что хочу. Стала сама себе хозяйка.