26 декабря 2022, 18:02 · Просмотров: 12 771 · Теги: ЦРБ Интервью · Версия для печати

26 декабря патологоанатому Евгению Фигуровскому исполнилось 85 лет. Профильное отделение Выксунской ЦРБ открылось в мае 1972 года, и он с первого дня и до сих пор является его бессменным руководителем. К 60-летию общество патологоанатомов России присвоило врачу неофициальное звание «Патриарх патологоанатомической службы».

— Профессия патологоанатома ассоциируется с расследованием убийств, вскрытием трупов. В чём на самом деле заключается ваша работа?

— О нашей службе мало знают, а ведь в основном мы работаем для живых людей. Исследуем операционный и биопсийный материал, чтобы подтвердить или опровергнуть диагнозы, которые ставят врачи. Наша главная цель — ранняя диагностика злокачественных заболеваний. Иногда врачи и не подозревают опухоль, а мы находим её на клеточном уровне. Пациентов оперируют, и после они живут 30–40 лет. Я считаю, результат стоит затраченных усилий. Умерших, естественно, тоже вскрываем, но это занимает одну пятую часть времени.

— Не все студенты-медики хорошо переносят свой первый визит в морг. Каким он был у вас?

— Впервые в морг я попал, когда учился на кафедре патанатомии. Помню, что всё спокойно перенёс и в обморок не падал. Это точно.

— Когда поняли, что хотите стать врачом?

— В школе мечтал стать морским офицером. В военкомате мне предлагали поступить в Ленинградское высшее военно-морское училище. Передумал, потому что мама была врачом. Она работала на руководящих должностях: заведующей поликлиникой, начальником госпиталя, заведующей горздравом, главврачом и невропатологом. В гостях у нас часто бывал заслуженный врач РСФСР Алексей Ратюк. Наверное, его образ подтолкнул меня к решению стать хирургом. В 1961 году я окончил Горьковский мединститут и посвятил специальности 11 лет.

— Почему сменили профиль?

— Получилось так, что умер местный патологоанатом и мне предложили совмещать основную службу со вскрытием умерших. В 1972-м я получил специализацию в Ленинградском институте усовершенствования врачей и с тех пор работаю в патанатомии. Конечно, из хирургии не очень хотелось уходить, но так сложились обстоятельства. Мой общий стаж — 61 год и 4 месяца.

— И вы продолжаете работать, несмотря на возраст. Что удерживает вас в больнице?

— Я не представляю себя без этого. Конечно, 85 лет — это много, даже не верится, чувствую себя лет на 30–40 (смеётся). Наверное, сказался мой образ жизни. Я ведь со школьных лет занимаюсь спортом. Играл за сборную института по волейболу, был кандидатом в сборную России. Получил первый спортивный разряд, который сейчас приравнивается к КМС. В 1957 году мы взяли второе место в соревнованиях среди мединститутов СССР. В 1958-м участвовал в Спартакиаде народов РСФСР — был в запасе у сборной Нижнего Новгорода. Спорт меня всю жизнь не отпускает: до сих пор делаю зарядку — без этого не могу. Конечно, не в том объёме, что раньше. Когда-то я не мог себя хорошо чувствовать, если не сделаю утром тысячу прыжков со скакалкой. Далее — закаливание. В проруби я не купался, но зимой набирал таз снега, окунал туда ноги и сидел, пока снег не растает. Сначала было холодно, потом горячо и жарко — это тренировка сосудов. С удовольствием смотрю спортивные программы, уже более 70 лет болею за футбольную и хоккейную команды ЦСКА. Иногда вот так встречаешь пенсионеров, и их уже ничего не интересует. Но главное — это, безусловно, работа. Меня она спасает.

— Можно ли назвать ваше дело опасным?

— На службе мы часто встречаемся с онкологическим материалом, трудно сказать, насколько это опасно — об этом никто не знает. Иногда сталкиваемся с крайне редкими опухолями, когда не обойтись без консультации с областными специалистами. При вскрытии можем нарваться на любую инфекцию, но у нас есть специальные костюмы, маски и респираторы. Стараемся себя беречь. Любой врач рискует заразиться. Терапевты в поликлинике вообще находятся на передовом рубеже.

— Как реагируют люди, когда узнают, что вы патологоанатом?

— По крайней мере, никто не убегает и не шарахается. Мне кажется, люди относятся так же, как к любому другому врачу. Знакомые часто интересуются, кто от чего умер. Родственников я информирую как можно доступнее.

— У патологоанатомов есть приметы и суеверия?

— Я про такие не слышал. А вот в хирургии у нас был закон парных случаев: если в ночное дежурство поступает больной с аппендицитом или язвой желудка — жди второго с тем же диагнозом. Как правило, это совпадало. А так, мне кажется, я реалист.

— Верите в Бога?

— Сказать, что не верю, не могу. Хотя когда вижу верующих, которые на коленях чуть ли головой не бьются об пол, — таких тоже не понимаю. Во время учёбы в Москве мне приходилось бывать в храме Христа Спасителя. Стоя в трёх метрах от патриарха Московского и всея Руси Алексия, я впервые ощутил, как от человека идут тепло и добро. После службы почувствовал на душе облегчение. В церковь тянет. Вера в Бога — это в общем-то вера в добро.

— Как думаете, есть ли жизнь после смерти?

— Не знаю. Такой жизни, как на земле, точно нет. Говорят, душа после смерти куда-то уходит, не зря же отмечают 9 и 40 дней. Где-то вычитал, что люди чаще умирают за месяц до или после дня рождения. Проследил статистику и обнаружил, что 47% людей попали именно в этот промежуток. Видимо, защитная сила организма слабеет, может, это связано с космосом или ещё с чем-то. Ведь мы же люди природы, такие же как животные, только разумнее.

— Что пожелаете молодым медикам?

— Нас учили так: обращайтесь к пациентам так, как хотели бы, чтобы обращались с вами, вашими родственниками или друзьями, и пользуйтесь их полным доверием. Вы должны сделать всё, чтобы больному было легко от вашего разговора, чтобы он чувствовал, что ему хотят помочь. Ведь не зря же говорят, слово лечит.